Глава 13

Ницше

Интересно рассмотреть идеи Ницше (Nietzsche) в сравнении с идеями Христа. В обоих случаях предполагается, что человеческой расе в качестве центральной мысли характерна направленность на человеческие взаимоотношения. В случае Христа они думают, что они должны налаживать хорошие отношения с друзьями и знакомыми. В случае Ницше они думают, что они должны ходить в сапогах и мучить рабов перед завтраком.

На самом деле, совершенно отчетливо видно, что оба они были чрезвычайно заинтересованы в чем-то совершенно отличном, чем человеческие существа. (Ницше, например, заметил: 'Я люблю тебя, о Вечность (Eternity).')

Оба рассматривали возможность некоего рода психологического развития, которое отчетливо было не-здравомыслящим. Ницше называл эту возможность 'Сверхчеловек'.

Не стоит читать все работы Ницше, если только вы вдруг не захотите себя запутать. Наиболее выдающееся выражение идей Ницше содержится в "Так говорил Заратустра" (Thus Spake Zarathustra), на первых нескольких страницах. Ницше временами перепутывал свои психологические идеи с общественными или политическими, особенно в других книгах, кроме "Заратустры".

(Ошибка такого рода легко совершается человеком, воспитанным в мире здравомыслия.)

Идея Сверхчеловека не имеет никакого отношения к политике. Ницше мог подумать, что имеет, по крайней мере случайно, но если так, то он ошибался. Однако, Ницше не всегда делает эту ошибку.

Там, где кончается Государство, и начинается человек, который не лишний: там начинается песня необходимого человека, единожды звучащая и невозвратная мелодия.
  Туда, где кончается Государство -- туда смотрите, братья мои! Разве вы не видите ее, радугу -- мост к Сверхчеловеку?[1]

Ницше, возможно, иногда думал, что он любит немецкую аристократию его времени и не любит немецкую буржуазию. На деле гораздо проще предположить, что он не любил здравомыслие. В 'Последнем Человеке' ('Last Man') легко распознать здравомыслящего индивидуума в добром здравии ума.

Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится звенеть! Я говорю вам: нужно еще носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас еще есть хаос. Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не сможет презирать самого себя.

Смотрите! Я покажу вам Последнего Человека.

"Что такое любовь? Что такое творение? Что такое желание? Что такое звезда?" вопрошает Последний Человек и моргает! ...

Также любят они соседа и жмутся к нему; ибо им необходимо тепло ...

Время от времени немного яду: ибо это вызывает приятные сны. И побольше яду в конце -- для легкой смерти.

Они еще трудятся, ибо труд -- развлечение.... Но они заботятся, чтобы развелечение их не утомляло ...

У них есть маленькое удовольствие для дня и маленькое удовольствие для ночи: но здоровье превыше всего.

"Мы нашли счастье", говорят Последние Люди и моргают.[2]

В мысли Ницше есть несколько моментов, которые обращены к здравомыслящим людям. Возможно, что он горячился против ортодоксальной религии его времени, и это, возможно, сделало его больше похожим на обычного гедониста, чем он был. 'Не дайте ввести себя в заблуждение другими мирами!' говорит Ницше, и современный читатель, у которого нет и малейшей угрозы существованию, говорит одобрительно, 'Ах, да. Нет Внешнего. Я действительно это понимаю.' 'Человек должен сам создать свои ценности!' говорит Ницше. 'Ну конечно', говорит читатель, 'Какие еще другие могут быть ценности?'

Ницше, подобно Христу, свободно применяет символы. Человеческая раса слаба в психологии и не понимает символов. Когда у Ницше встречается, например, 'танцующий' ('dancing'), то необходимо понимать, что для него это, вероятно, главным образом означает качество интеллектуальной деятельности. Аналогично 'вино' - это, скорее всего, обозначение опьянения вдохновения.

Ницше определенно был настроен против нерешительности и подавленности; но увещевания к энергичности не обязательно подразумевают призыв к физическому удовольствию. (Возможно, иногда, он думал, что они подразумевают, но если так, то он ошибался.) Гораздо проще предположить, что то, что он он хотел передать прежде всего -- это полная интеграция индивидуальности (личности). На первых нескольких страницах "Заратустры" нет ничего, что позволило бы предположить, что Сверхчеловек будет гедонистом (или садистом).

В чем то самое высокое, что вы можете пережить? Это час великого презрения. Час, когда даже ваше счастье становится для вас отвратительным, и ваш разум, и ваша добродетель.

Час, когда вы говорите: "В чем мое счастье! Оно -- бедность и грязь и жалкое довольство собой. И это мое счастье должно оправдывать само Существование!"

Час, когда вы говорите: "В чем мой разум! Добивается ли он знания как лев своей пищи? Он -- бедность и грязь и жалкое довольство собой."

Час, когда вы говорите: "В чем моя добродетель! Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собой!" ...

Человек -- это канат, натянутый между животным и Сверхчеловеком -- канат через пропасть.

Опасно прохождение, опасен путь, опасно оглянуться назад, опасны страх и остановка в пути.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он -- переход и гибель.

Я люблю тех, кто не бережет свою жизнь как зеваки [стоящие внизу], ибо они -- канатоходцы [идущие через пропасть].

Я люблю великих ненавистников, ибо они также великие почитатели; они -- стрелы тоски по другому берегу.

Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и стать жертвой, но приносят себя в жертву земле, чтобы земля когда-нибудь стала землей Сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет ради того, что он может узнать, и кто ищет знания, чтобы когда-нибудь мог жить Сверхчеловек: ибо так он желает своей гибели.

Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить дом для Сверхчеловека и подготовить к его приходу землю, животных и растения; ибо так он желает своей гибели.

Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски.

Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.

Я люблю того, кто из своей добродетели делает свою склонность и свою судьбу (предназначение): ибо так он хочет -- или жить ради своей добродетели, или не жить вовсе.

Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель -- больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере узел, на котором держится судьба.

Я люблю того, чья душа расточается, кто ни требует благодарности, ни воздает ее: ибо он постоянно дарит и не оставляет ничего себе... Я люблю всех тех, кто как тяжелые капли дождя, падающие одна за другой из темной тучи, нависшей над человечеством: молния приближается, возвещают они, и гибнут как провозвестники.

Смотрите, я -- провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи: но эта молния называется Сверхчеловек.[3]

Сам Ницше не утверждает, что он Сверхчеловек, поэтому нет смысла спорить, что эта идея ложная, ни потому что у Ницше были головные боли, ни потому что он действительно сошел с ума.

Никогда еще не было Сверхчеловека. Я видел обоих голыми -- самого большого человека и самого маленького.

Они все еще слишком похожи друг на друга. Истинно, даже самый большой, которого я нашел -- все еще слишком человечен![4]

Иногда утверждают, что Ницше сошел с ума (a) потому что у него был сифилис, и (b) потому что он слишком много думал. Следует отметить, что вы не можете придерживаться обоих этих мнений одновременно -- или, по крайней мере, если вам нравится юмористический подтекст идеи о сифилисе, вы не можете в то же самое время сказать, 'Это лишь доказывает, что человеческий ум не может выдержать напряжение таких экстраординарных идей.'

Существует еще один аргумент относительно сумасшествия Ницше (и я повторяю, вы не можете с успехом придерживаться всех этих привлекательных идей одновременно). Он состоит в том, фактором ускорения [сумасшествия] был недостаток признания, от чего он страдал. 'Если бы только,' гласит этот аргумент, 'он осознал, что его книги были почти на грани признания (appreciated) -- все стало бы на свои места. Ему бы очень понравилась эта общественная компенсация и все у него вполне бы наладилось.' У этого аргумента есть один изъян, который состоит в том, что у него уже была весьма высокая степень общественного признания.

Похоже, вряд ли признание было в точности тем, что он хотел. Мне кажется более вероятным, что он хотел, чтобы люди заинтересовались не-здравомыслием, и, возможно, недооценил всеобщее влияние, которое здравомыслие оказывает на человеческие умы.

Свет низошел на меня. Мне нужны спутники -- живые спутники, не мертвые и не трупы, которых я ношу с собой куда захочу.

Но мне нужны живые спутники, которые следуют за мной, потому что они сами желают следовать -- и идти туда, куда я хочу идти. [5]

Тысяча целей была прежде, ибо была тысяча народов. Но не хватает хомута на тысячу шей, не хватает одной цели. У человечества пока еще нет цели.

Но скажите мне, молю, братья мои: если человечеству недостает цели, не ущербно ли само человечество?[6]

В мысли Ницше есть еще один заключительный камень преткновения. Это 'вечное повторение' ('eternal recurrence'). Нет сомнения, это очень трудно, если вы настаиваете на принятии его как метафизической догмы. Но если позволено спросить,'В чем была психологическое значение этой идеи? Какое эмоциональное воздействие она оказала на Ницше?', то ответ можно увидеть в "Радостной мудрости" (Joyful Wisdom).

Что, если бы демон полз бы за тобой в твое самое одинокое одиночество в один из дней или одну из ночей и говорил бы тебе: 'Эту жизнь, как ты проживаешь ее сейчас, и как ты ее прожил, ты должен прожить ее еще раз, а также бессчетное число раз; и не будет в ней ничего нового, но каждая боль и каждая радость и каждая мысль и каждый вздох, и все непередаваемо мелкое и великое в твоей жизни должно прийти к тебе опять, и все в том же порядке и последовательности -- и подобно этому паучку и этому лунному свету среди деревьев, и подобно этому моменту, и мне самому. Вечные песочные часы существования никогда не перевернут опять, и ты в них, ты -- песчинка!' -- Неужели ты не падешь на землю и не заскрипишь зубами и не проклянешь демона, который так говорит? Или не испытаешь однажды момент, в который ты ответишь ему: 'Ты творение Бога, и никогда еще я не слышал ничего столь божественного!' Если бы эта мысль возымела бы власть над тобой и твоим творением, она преобразовала бы тебя, и, возможно, сокрушила бы тебя; этот вопрос, относящийся ко всем и ко всему: 'Хочешь ли ты этого еще раз, а также бессчетное число раз?' лежал бы тяжелым бременем на всех твоих действиях! Или, как благосклонно стал бы ты относиться к себе и жизни, с тем, чтобы не желать ничего более пылко , чем этого последнего вечного предначертания (наказания) и обязанности?[7]

Отсюда становится ясно, что эта идея соединена с экзистенциальным восприятием, что события вашей жизни действительно существуют. Для нормальной психологии, это довольное унылое утверждение. Но оно могло не показаться унылым Ницше, и он мог воспользоваться идеей вечного повторения, чтобы выразить эмоциональную силу, с которой она довлела над ним.

 

[1] F. Nietzsche, Thus Spake Zarathustra, translated by A. Tille,
    J.M. Dent and Sons, 1960, p.43.

[2] Ibid., p.9.

[3] Ibid., pp.6-8.

[4] Ibid., p.83.

[5] Ibid., p.13.

[6] Ibid., p.51.

[7] F. Nietzsche, Joyful Wisdom, Frederick Ungar Publishing Co.,
    1964, pp.270-1.

<< Оглавление
< Предыдущая глава - Следующая глава >